Руководителя предприятия с говорящим называнием «Колос» Сергея Бенслера знают далеко за пределами Локтевского района. Еще в конце 80-х молодой ветеринарный врач начал искать способ совместить несовместимое: риск и тщательный расчет, амбиции и заботу о людях. На заре фермерского движения он создал свое нынешнее хозяйство буквально на руинах двух сгинувших колхозов в родном Локтевском и соседнем Третьяковском районах. А до этого было многое: успешная звероферма, проигравшая прибалтийской пушнине конкурентную борьбу, небольшой участок, на котором засуха выжгла весь урожай, новенький ДТ-75, который в голодный год пришлось обменять на кругляк леса… О том, как ответить на множество вызовов и остаться на плаву, «Алтайский крестьянин» узнал из первых уст. Беседа с фермером получилась долгой, многоплановой и увлекательной.
- Сергей Александрович, сегодня у вас солидное сельхозпредприятие, работающее по двум направлениям: растениеводства и животноводства. Земли бывших колхозов вы присоединили к своему хозяйству лет двадцать тому назад. А что было вначале? При каких обстоятельствах ушли на вольные фермерские хлеба?
- Если быть точным, присоединение земель колхоза произошло в 2004 году. А начинал я со звероводческой фермы в 1991 году - к этому моменту уже отработал в колхозе пять лет в должности ветврача. В какой-то момент осознал, что нужно стремиться к чему-то большему, чем должность председателя колхоза. Какие вообще могли быть перспективы у молодого выпускника АСХИ в деревне? Либо добиться успеха, либо спиться.
- То есть перед вами встал выбор: заняться своим делом или похоронить себя в колхозе - который, как мы знаем сейчас, канул в Лету. Но вы-то этого не знали в конце 80-х—начале 90-х. Вы сейчас себя помните в этот момент? О чем думали, на что надеялись?
- Мне однажды предлагали работу в Краснощековском районе - там было пчелохозяйство, которое гремело в крае. Но я с пчелами на вы. Отработал в колхозе положенные пять лет по распределению, и тут как раз наступил конец Союза. Хозяйство медленно начало разваливаться. Помню ощущение, что одна эпоха заканчивается, новая начинается начинается. В конце 80-х мы вообще все ждали каких-то перемен, потому что так дальше жить было нельзя.
- А ведь многие наоборот говорят, что при советской власти все было хорошо.
- Проблем было выше крыши. Помню, у меня была хорошая зарплата, по нынешним меркам это примерно 200-250 тысяч рублей в месяц. Но купить на них было нечего. Пустые полки в магазине: нет ни кофе, ни чая, ни консервов. Все это выменивалось, а кто мог, доставал по блату. Дали мне квартиру в финском доме бесплатно - это прекрасно. Но я не мог даже шторы купить, не говоря уже о мебели и другой обстановке. Помню, в Семипалатинске купил румынский гарнитур, потрескавшийся на морозе — кое-как его подремонтировал. А жить хотелось получше - не так, как привыкли мои родители.
- Но вы человек, родившийся и выросший в СССР, во времена, когда пропагандировалась «коллективная мораль».
- И я свято верил в эту идеологию: когда осуждались зажиточные люди, единоличники.
- Тем не менее, вы хотели для себя лучшего. Вы бунтарь по натуре?
- Наверное, в какой-то степени. Я считаю, что из той идеологии нужно просто взять самое хорошее - например, распределение по труду. А ведь на самом деле в те времена всех равняли: трудяги, у которых голова работает, и лодыри получали одинаково. Это неправильно.
- Наверное, критическое мышление вам помогало картину мира понять?
- Конечно, я все минусы видел. Когда, например, сидит целый зал специалистов, а реально тянут производство только треть из них. Кумовство, родство, «опекунство» над бездарями… Сейчас такого практически нет.
Момент выбора
- Сергей Александрович, сегодня у вас солидное сельхозпредприятие, работающее по двум направлениям: растениеводства и животноводства. Земли бывших колхозов вы присоединили к своему хозяйству лет двадцать тому назад. А что было вначале? При каких обстоятельствах ушли на вольные фермерские хлеба?
- Если быть точным, присоединение земель колхоза произошло в 2004 году. А начинал я со звероводческой фермы в 1991 году - к этому моменту уже отработал в колхозе пять лет в должности ветврача. В какой-то момент осознал, что нужно стремиться к чему-то большему, чем должность председателя колхоза. Какие вообще могли быть перспективы у молодого выпускника АСХИ в деревне? Либо добиться успеха, либо спиться.
- То есть перед вами встал выбор: заняться своим делом или похоронить себя в колхозе - который, как мы знаем сейчас, канул в Лету. Но вы-то этого не знали в конце 80-х—начале 90-х. Вы сейчас себя помните в этот момент? О чем думали, на что надеялись?
- Мне однажды предлагали работу в Краснощековском районе - там было пчелохозяйство, которое гремело в крае. Но я с пчелами на вы. Отработал в колхозе положенные пять лет по распределению, и тут как раз наступил конец Союза. Хозяйство медленно начало разваливаться. Помню ощущение, что одна эпоха заканчивается, новая начинается начинается. В конце 80-х мы вообще все ждали каких-то перемен, потому что так дальше жить было нельзя.
- А ведь многие наоборот говорят, что при советской власти все было хорошо.
- Проблем было выше крыши. Помню, у меня была хорошая зарплата, по нынешним меркам это примерно 200-250 тысяч рублей в месяц. Но купить на них было нечего. Пустые полки в магазине: нет ни кофе, ни чая, ни консервов. Все это выменивалось, а кто мог, доставал по блату. Дали мне квартиру в финском доме бесплатно - это прекрасно. Но я не мог даже шторы купить, не говоря уже о мебели и другой обстановке. Помню, в Семипалатинске купил румынский гарнитур, потрескавшийся на морозе — кое-как его подремонтировал. А жить хотелось получше - не так, как привыкли мои родители.
- Но вы человек, родившийся и выросший в СССР, во времена, когда пропагандировалась «коллективная мораль».
- И я свято верил в эту идеологию: когда осуждались зажиточные люди, единоличники.
- Тем не менее, вы хотели для себя лучшего. Вы бунтарь по натуре?
- Наверное, в какой-то степени. Я считаю, что из той идеологии нужно просто взять самое хорошее - например, распределение по труду. А ведь на самом деле в те времена всех равняли: трудяги, у которых голова работает, и лодыри получали одинаково. Это неправильно.
- Наверное, критическое мышление вам помогало картину мира понять?
- Конечно, я все минусы видел. Когда, например, сидит целый зал специалистов, а реально тянут производство только треть из них. Кумовство, родство, «опекунство» над бездарями… Сейчас такого практически нет.
«Шкурный» вопрос
- И вот вы оказались перед выбором, куда пойти. Не было ли страшно?
- Было. Я бы ушел в фермеры еще в 1991 году, когда началась первая волна. Но у меня было предчувствие, что может ничего не получиться. И были опасения, что вернутся прежние времена и у меня попросту отнимут последнее, я останусь без работы, без квартиры. Многие тогда боялись второго раскулачивания. И ведь была попытка все вернуть в 1993 году. Как раз, когда путч не удался, я вышел из колхоза. Я к тому моменту уже общался с товарищами, которые жили за пределами края, в Москве, например. Они понимали, что возврата к старым временам не будет, а деревня еще жила прошлым. Редкие люди понимали, что растаскивать и делить, в сущности, уже нечего. На штаны деньги еще были, а вот наши дети вполне могли остаться без штанов.
- И вы решили начать работать на себя. Почему после выхода из колхоза вы решили заняться именно звероводством?
- Когда я пришел работать ветврачом, на предприятии было много скота. Соответственно, имелся и большой падеж. Нужна была профилактика, своевременное поение и кормление. И я этим занялся. Результаты, конечно, не заставили себя долго ждать. За год-два мы с теми же ребятами подтянули показатели. Но все равно были животные, которые и не растут, и не умирают — то есть не дают ничего, кроме затрат. Лечить такое животное никто уже не хочет. И убить его не убьешь, потому что это падеж, а тогда отчитывались за каждую голову: сначала на планерке у главного ветврача, а потом еще и перед народным контролем в горисполкоме. И тогда я делал вынужденный забой. А мясо истощенного животного по низким ценам увозил на звероферму в Екатерининском сельсовете Третьяковского района, где держали песца и норку. И я решил - почему бы мне не завести звероферму.
- Какой живностью вы решили заняться?
- Я начал разводить черно-бурых лисиц, песцов и норок еще при колхозе. Привел доводы председателю, а он все никак не решался. Тогда договорились: если все получится, то это будет успех колхоза. Если дело не выгорит — валим все на меня. За год построили звероферму, не побоялись сразу завезти животных по полной загрузке. И мы за следующий год оправдали все строительство.
- Успех дал вам толчок к развитию?
- Я читал специализированный журнал, посвященный звероводству. Из него узнал, что в Московской области в зверосовхозе, чтобы получить хорошую отдачу, придумали хозрасчетное звено. У них был хороший выход: 4,2 лисенка на одну самку. А все, что свыше, распределяется между работниками. Мне эта идея понравилась. Я ее закинул у нас, но в конторе кое-кто отнесся к идее крайне ревностно. Особенно ревизоры. Как это — все, что свыше нормы, будут делить не они! Но я сумел доказать целесообразность такого решения на колхозном собрании.
- Оправдал себя ваш план битвы за справедливость?
- У нас все получилось: тысяча шкурок с забоя за один год. Мне за то, что я все организовал, выделили вне очереди одну лису по себестоимости.
- Негусто. И какова судьба той первой лисы?
- Ну что одна лиса! Хотелось в меха одеть и жену, и сестру. Главное, я понял, что мне с колхозом не по пути.
- Вас даже перспективы карьерного роста не прельщали?
- Все прекрасно понимали, что если и впредь так дело пойдет, то меня выберут председателем колхоза. Однако меня это ничуть не привлекало. Вы же помните, кого тогда назначали на такие должности? Председатель - не обязательно хороший специалист, главное, чтобы им управлять можно было. Поэтому я взял свою долю, позвал людей - и мы начали свое дело.
- Тяжело было на первых порах?
- Опыт уже был, и мы построили новую звероферму всего за год. А к 1996 году звероводство стало невыгодным - прибалты с дешевым рыбным кормлением своим мехом все задавили. Сначала рентабельность у чернобурок была 400%, а потом пришла к нулю. Скот в колхозе весь вырезали, лису стало нечем кормить. Дальний Восток рыбу перестал поставлять. Умудрялись где-то мясо доставать, но стало очевидным, что дело это не пойдет. И я взял 100 гектаров земли.
Новое начало
- А с растениеводством вы прежде дел не имели?
- Не имел о нем ни малейшего представления, действовал методом проб и ошибок. А что мне оставалось? Поначалу все, что зарабатывали на звероферме, вкладывали в развитие растениеводства. Накоплений никаких не было. К 1997 году я полностью избавился от лис - иначе просто обанкротился бы.
Пока существовала звероферма, мы уже начали строить склады, покупать технику, и мех использовать для этих целей. Помню, прицепной топливозаправщик выменял на шкурку лисы в Рубцовске.
- Вот это цены были на пушнину! Итак, вы пришли к более традиционному сельскому хозяйству — растениеводству. Как все начиналось?
- Не первых ста гектарах посеял пшеницу. Продал излишки зерна. Начал постепенно расширяться - за счет того, что нам доверяли пайщики, да и народ потянулся к нам на работу. И к 2004 году из 8 тысяч гектаров пашни, принадлежавшей колхозу, моих было 2700 га. Начал выращивать крупноплодные семечки и сдавать их на производство. Может, помните, были такие семечки «Клевые». Сам возил на «КамАЗе» и все думал, почему я сами их не жарю. Так появилось новое направление производства.
- Сергей Александрович, сколько у вас сейчас земли?
- Только здесь 14,2 тысячи гектаров пашни. Еще 8,2 тысячи в Устянке. И в Третьяковском районе 3 тысячи. Конечно, в самом начале я даже не мог себе представить, что когда-то приду к таким масштабам.
- Какие моменты в становлении и развитии вашего хозяйства - хорошие и плохие - отложились в вашей памяти?
- Например, в 1996 году я рискнул и взял сразу 400 га в аренду. Купил элитные семена. И пришла засуха. В итоге мы получили 2 центнера с гектара. Коллективные хозяйства района тогда получили бесплатно семена, компенсации. А мы, фермеры, не получили ничего. Раньше нас никто не ценил, и политика была направлена на то, чтобы сохранить большие коллективы. Нам в итоге приходилось занимать деньги у одних, чтобы отдать другим. Главное, никого не подвести, никого не «кинуть». Надо было как-то выживать. Я продал трактор, свою легковую машину. Собрал денег и мы купили в лизинг новый трактор ДТ-75. Это была сказка! А я увез его и обменял на 2000 кубов леса-кругляка. И целый год заготавливали лес на продажу Люди, конечно, говорили, мол, у Бенслера крыша поехала. Но мы могли пережить этот трудный период благодаря тому решению.
- Руки не опустились заняться растениеводством?
- На следующий год выменяли за трактор семена, посеяли - и все получилось. В первую очередь потому, что в почве остались питательные вещества. И мы получили уже 15 центнеров с гектара.
- И жизнь наладилась?
- Не сразу. В какой-то момент на полях все перестало толком расти. Спросить не у кого - агрономов в деревне не осталось. Попробовал оставить 50 га под пар, и на следующий год получил 27 центнеров с гектара. Вот так, постепенно, находил нужные технологии. Мы только пять лет назад вышли на полный агротехнический цикл, который в учебниках прописан.
- Интересный у вас был старт. Но ведь и в «нулевые» в отрасли было много проблем: ножницы цен, например. Фермерство как класс тоже долго не принимали. Как вы это пережили?
- К 2000 году я рассчитался со всеми долгами и в этом сезоне получил хороший урожай. У нас уже было больше тысячи гектаров земли. И понимание, что с кружкой зерна с тобой работать никто не будет. Нужны были объемы. Нужна была высокопроизводительная техника. Все это я постепенно приобретал — сломанное, б/у. Главное, к нам приходили люди, которые хотели заработать, и они верили в нас. Люди, которые работали еще в старом разваливающемся колхозе, сидели там, как в болоте - от собрания до собрания. Потом попросту стали разъезжаться в города.
- А вы словно предвидели развал…
- Году в 2004-м я давал интервью нашей районной газете и сказал: хотим мы или не хотим, но рано или поздно от такой формы собственности, как СПК и колхоз, ничего не останется. Они нежизнеспособны. Где-то СПК работают и сейчас, но их очень мало, и держатся они на руководителе. Уйдет руководитель - СПК развалится. И там люди нашли некий баланс: немного подворовывают, чего уж греха таить, но концы с концами сходятся, а значит, можно работать. Это, можно сказать, современный феномен.
Кстати, обратите внимание: везде, где в крае получше почва, коллективные хозяйства обанкротились первыми. Потому что безалаберное отношение к земле приводит к неурожаю. Чуть опоздал - не посеял. Немного проспал прополку - все заросло. Зарапортовался - поздно убрал.
Главное - ответственность
- Итак, в 2004 году вы, по сути, забрали развалившийся колхоз. Какие испытали эмоции?
- Ощущение большой ответственности и чувство… не страха, а какой-то напряженности. Потому что я знал: в коллективе остаются скрытые противники, те, которые хотели протянуть в старом хозяйстве еще хотя бы год. Менталитет деревни особенный. При социализме в колхозе были теплые места, за которые боролись - и боролись жестко, и мечтали, чтобы так было всегда. К ним было особое отношение в магазинах, к их детям - в школах. Сейчас говорят, что богатые на особом счету. Но и в советские годы такое было, просто активнее замалчивалось. А я рос в семье обычных трудяг: мать - звеньевая свекловодов, отец - тракторист и механик. Их уважали в коллективе, но не было никаких преференций в магазинах.
- Когда вы забрали себе остатки колхоза, скота здесь уже не осталось?
- Было всего 140 голов общего поголовья.
- Фактически вы какое-то время занимались только растениеводством. Как вы решили заняться животноводством? Из-за этих 140 голов КРС, которые достались вам в наследство? Или расчеты по рынку сыграли?
- Попав однажды в засуху, я стал ее бояться. К тому же я обнаружил определенную цикличность и понял, что засуха может рано или поздно с высокой вероятностью повториться.
- Что, все-таки, произошло со скотом колхоза? Почему было всего полторы сотни голов?
- Сейчас я могу об этом сказать. Как скот вырезали? Якобы нашли где-то палочку туберкулеза. Была ли она на самом деле, неизвестно, хотя вроде бы существовало какое-то лабораторное подтверждение. Весь КРС пустили под нож в течение года, а новый председатель уехала в Германию. Около полутора сотен коров, которые остались в хозяйстве, - это были телята, телки, выбракованные коровы, оставшиеся в одной кошаре.
- Вернемся к вашему пониманию рисков растениеводства. Вы решили заняться животноводством с некоей страховочной целью?
- Животноводство тогда было нерентабельным. Агрономы всегда говорили в колхозе, мол, мы вам деньги зарабатываем и убытки фермы покрываем. Конечно, я знал, какой тяжелый труд в молочном скотоводстве. Но решил немного подстраховать предприятие на случай возможных засух и неурожаев.
- Не страшно было браться за новое дело?
- В звероводстве и растениеводстве я же как-то выжил. Конечно, когда нас было всего 10 человек, было взаимопонимание, могли подтянуть пояса и переждать не лучшие времена. А тут мне досталось 299 человек. Большой коллектив, огромная ответственность. Но при этом какая у них была нагрузка? На три сотни работников 150 голов скота и 8 тысяч гектаров. Сегодня у нас только на 14,2 тысячах гектаров и с двумя тысячами голов скота работают сто человек. Плюс переработка.
- Попрощались с изрядной частью коллектива?
- Приходилось с теплых мест постепенно разгонять народ. Не торопясь, чтобы не переборщить, не породить бунт на корабле. Было много и других проблем: из техники остался только один К-700, и тот неисправен. И вот представьте: как себя подстраховывать таким хозяйством. Можно было зарезать остатки скота и прожить на вырученные средства один месяц. Начал анализировать: сколько средств придется потратить на возрождение молочного животноводства. И понял, что проще будет заняться мясным направлением, что также решило бы проблемы с кадрами. Доярок найти трудно. Посчитал и пришел к выводу, что больших денег мясное скотоводство мне не даст, но своеобразной стабильной сберкнижкой вполне может стать. Остановился на породе казахская белоголовая. Помог и тот факт, что в университете мы изучали не только ветеринарию, но и зоотехнию от и до. Тогда не было узкой специализации.
- Где приобретали скот?
- Собирал «казашек» по всему краю. И сформировал стадо, которое показало свою состоятельность. И сегодня у нас по казахской белоголовой породе самое большое стало в регионе – 640 маточного поголовья. А общее держим в районе 2000. Сколько кадров квалифицированных есть, столько и держим КРС.
- И вы говорите, что порода себя зарекомендовала?
- Раньше, если зоотехник получал 500 граммов привеса - он передовик. Если 700 граммов - герой труда. А сегодня, если получаем меньше 1 кг, то это уже недоработка.
- У «Колоса» есть статус племенного хозяйства?
- Да, мы уже не племрепродуктор, а племенной завод.
Желание выстоять
- Когда с животноводством было сложнее - 20 лет назад, когда вы начали формировать стадо, или сейчас?
- Сейчас самый трудный период. И он, в моем понимании, искусственно создан. Во-первых, те, кто следит за эпизоотической обстановкой, иногда перегибают палку. Все эти заградительные меры, регионализация продукции животноводства - они не помогают отрасли, а все усложняют. В выгодной позиции остаются только крупные холдинги. Во-вторых, на племенной скот увеличили НДС с 10 до 20 процентов. Все это ставит нас на грань выживаемости.
- Но есть ведь желание выстоять?
- Есть надежда, что станет полегче со временем, но прибыльным животноводство не будет. Не забывайте, что мы имеем дело с низкой покупательской способностью, особенно это касается мяса премиум-класса. Пока само производство товарной говядины нерентабельно, компенсация и другие меры господдержки не помогут животноводам. Мы все пытаемся оттянуть тот момент, когда проще будет пустить все поголовье под нож. Хочется иногда продать скот и работать, как все - вырастил урожай, продал и отдыхаешь до весны. Но жалко построенные помещения, вложенный труд, людей.
- Расскажите про знаменитые семечки «Покровские». Как вы к этому пришли?
- Как я уже говорил, сам когда-то возил крупноплодную семечку производителям. В процессе и решил заняться жаркой. Мы купили хорошую электрическую печь и в 2007 году открыли производство жареной семечки. Раньше это было прибыльным делом, сегодня рентабельности практически нет.
- Меньше стали щелкать семечки?
- Многие федеральные производители применяют прогрессивную технологию жарки с использованием всех достижений пищепрома: они не портятся целые два года. Но при этом вреднее для здоровья. Мы на этот шаг пойти не можем.
- Сергей Александрович, вы - человек с предпринимательской жилкой. Какие видите перспективы в агропроме? Как выжить в этой отрасли?
- Нужно быть в постоянном поиске, оценивать все – вплоть до географии. Сегодня логистика имеет ключевое значение. Если строить переработку, то нужно это делать под Барнаулом, чтобы были выходы на потребителя. Здесь, в селе, серьезная проблема с кадрами. Найти квалифицированного специалиста очень сложно. В Барнауле я могу найти человека за 100-150 тысяч рублей в месяц, а в деревне я даже 500 тысяч предложу - никто не поедет. Какое высокотехнологическое производство могу здесь отрыть. В городе все-таки больше возможностей для человека.
Два инструмента
- Времена наступают тяжкие?
- Для сельского хозяйства сегодня действительно не лучшие времена, но так всегда бывает: за черной полосой придет белая. Сегодня объем произведенной товарной продукции помогает нам хотя бы остаться на плаву: платить зарплату и налоги. Хаотичность рынка никто не отменял. Но мы, например, сделали все, чтобы не зависеть от элеваторов: построили собственные склады, где можем держать продукцию до хорошей цены. Также грамотно пользуемся кредитами: не закредитовываемся, но и не отказываемся от возможностей. Вот два основных инструмента для стабилизации.
- Какие еще есть способы сделать сельхозпроизводство рентабельным?
- Выход один: выращивать дешевое зерно, чем мы сейчас и занимаемся. Мы пересмотрели и избавились от ненужных трат на удобрения и другую химию. У нас подход экономический: 50 процентов сеем по «нулевке», остальные 50 - механически. Этот баланс помогает избежать существенного роста себестоимости. Также необходимо наличие высокопроизводительной техники и кадров. И того, и другого нам сегодня хватает. А еще нужно не плакать и ныть. Анализировать. Где-то перетерпеть. Мы видим, что сегодня распродаются уже не только мелкие хозяйства, но и средние. Естественно, в скором времени в земельном банке появится брошенная земля, а чтобы ее вычистить, понадобится два-три года.
- Когда выпадает момент редкого спокойствия и отдыха, чем вы любите заняться? Как восстанавливаете свои силы?
- На самом деле я вполне отдыхаю во время деловых поездок в Барнаул: когда нужно решить вопросы с реализацией, изучить текущие положения дел на рынке, посмотреть на новую технику и услышать отзывы о ней. Мы ведь в степи не можем работать с элементами машинно-испытательной станции, какие-то одна-две ошибки могут обойтись очень дорого. Два дня общения в Барнауле позволяет мне отдохнуть и восстановиться после работы в поле.
- Ну вот, я спрашиваю вас об отдыхе, а вы снова о работе.
- Нельзя постоянно сидеть и ныть на периферии, аккумулировать проблемы и негатив. Да, поездки в Барнаул - это рабочие моменты, но они дают и релакс, и стимул. А когда совсем невозможно без отдыха, встречаемся с друзьями, коллегами. Успеваю с семьей съездить в Белокуриху, сходить спортзал. Главное в такие моменты - меньше телефона.
Авторы: Мария ЧУГУНОВА, Максим ПАНКОВ.
